Александр Скобов в своём тексте, опубликованном некоторое время тому назад на сайте Каспаров.Ru, обрушился с жёсткой критикой на мою позицию относительно права народов на самоопределение. Разумеется, уважаемый Александр Скобов вовсе не обязан соглашаться с автором этих строк, более того, учитывая, что мы с ним находимся на противоположных полюсах идеологического спектра, я был бы крайне удивлён, если бы он согласился со мной в данном вопросе. Проблема, однако, в том, что, желая опровергнуть мои доводы, мой оппонент буквально "вывернул наизнанку" систему политических координат, называя белое чёрным, а чёрное — белым.
К сожалению, обстоятельства не позволили мне ответить на текст Скобова незамедлительно после его публикации, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда, тем более, что затронутые моим оппонентом вопросы чрезвычайно важны.
Начнём с того, что, не желая соглашаться с моими доводами об отсутствии в международно-правовых документах, носящих обязательный (а не рекомендательный, как Декларация о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций, на которую ссылался другой мой оппонент — Евгений Ихлов) характер, положений, закрепляющих право на одностороннюю сецессию, Скобов ссылается на другой международно-правовой акт — Декларацию о предоставлении независимости колониальным странам и народам. Проблема с указанной Декларацией, однако, состоит в том, что она также не была подписана и ратифицирована государствами-членами ООН (и изначально не была предназначена для подписания и ратификации), а значит также носит лишь рекомендательный характер. Впрочем, это частности, перейдём теперь к главному.
Александр Скобов пишет: "Представители правой общественной мысли исписали тонны бумаги, доказывая, что неограниченный народный суверенитет ("самодержавство народа") является худшим видом тирании арифметического большинства (быдла, "ватников") по отношению к любым меньшинствам и отдельной личности. Обвиняя левых в стремлении подчинить личность всемогущему государству, растворить ее в абстрактной общности. Но чуть что, из-под теоретических построений "цивилизованных", "просвещенных", "прогрессивных" правых явственно проглядывает все та же средневековая "органическая теория" государства как некоей "суперличности", наделенной собственным сознанием и волей и определяющей сознание и волю отдельных своих элементов.
Виктор Александров просто заменяет абсолютного монарха на "неделимую политическую нацию", оставив за кадром важнейшую часть "прогрессивного набора" — теорию "общественного договора". Согласно консервативным "традиционным ценностям", так называемые "надличностные структуры" и общности (начиная с семьи, церкви, корпорации, сословия, племени и заканчивая государством) имеют безусловное верховенство над личностью. Если договорный характер этих институтов и признается, то это всегда не "горизонтальный", а "вертикальный" договор. Неравноправный и нерасторжимый по свободному желанию участников".
В действительности всё обстоит ровно наоборот, нежели утверждает мой уважаемый оппонент: одно из ключевых разногласий между левыми и правыми состоит в том, что правые — индивидуалисты, для правых первичен индивид, его индивидуальная свобода и индивидуальная ответственность, в то время как для левых первична всегда группа, а индивид воспринимается лишь как член этой группы. Разумеется, в понимании правых индивид не существует в вакууме, правые высоко ценят такие добровольные объединения, как семья, церковь и другие институты гражданского общества, о важности которых писал ещё "крёстный отец" современного консерватизма Эдмунд Бёрк, но правые не наделяют эти институты самостоятельной субъектностью, понимая, что субъектность этих объединений производна от субъектности создавших их индивидов. В наиболее радикальной форме эту мысль выразила в своё время Маргарет Тэтчер, заявившая, что "не существует такой вещи, как общество, есть лишь мужчины и женщины, и есть семьи", чем вызвала шквал негодования со стороны своих левых оппонентов.
Для левых, напротив, субъектность индивида производна от субъектности группы. В зависимости от конкретной ситуации и от того, о какой именно разновидности левых сил идёт речь, могут меняться критерии, по которым выделяется группа: класс, этническая принадлежность, пол, возраст, сексуальная ориентация, и т.п. — однако главный принцип, в соответствии с которым группа первична по отношению к индивиду, остаётся неизменным. "Единица — вздор, единица — ноль", — эти слова, написанные пролетарским поэтом Маяковским, являются квинтэссенцией левой политической философии.
Парадоксально, что мой оппонент не замечает неустранимого логического противоречия в собственных рассуждениях. Он упрекает меня в том, что я ставлю некие "надличностные структуры" выше личности (о несостоятельности этого аргумента — ниже), и одновременно отстаивает право этнической группы на создание государства в одностороннем порядке, право, по определению, коллективное, поскольку носителем его может быть лишь группа, та самая "надличностная структура", но никак не индивид. Можно отстаивать право этноса на сецессию, можно отстаивать примат индивида по отношению к группе, но совместить эти две позиции невозможно! Нетрудно заметить, что и сам Скобов рассматривает отстаиваемое им право на сецессию не в разрезе взаимодействия отдельных личностей, а в разрезе взаимодействия двух групп ("...одна группа людей, не спрашивая согласия другой группы людей, объявляет ее частью себя", — вот его описание ситуации), среди которых он, по левой традиции, норовит разглядеть группу угнетателей и группу угнетённых, а его претензии к автору этих строк сводятся, по большому счёту к поддержке "неправильной" группы.
Рассмотрим теперь, насколько соответствует истине утверждение моего уважаемого оппонента, будто автор этих строк, апеллируя к доктрине народного суверенитета, ставит "надличностную структуру" выше личности. Прежде всего отмечу, что, обосновывая в своих предыдущих текстах тезис об отсутствии права на сецессию, я стремился апеллировать не столько к правоконсервативным ценностям (это было бы проще для меня лично, но не имело бы особого практического смысла, поскольку такая апелляция, по определению, была бы неубедительной для тех, кто эти ценности не разделяет), сколько к актам и прецедентам международного права, а также к общепринятым (то есть разделяемым всеми немаргинальными политическими силами) политико-правовым концепциям. Упомянутая доктрина народного суверенитета также не является сугубо правоконсервативной ценностью, а относится как раз к числу таких общепринятых концепций.
В то же время, оставаясь верным правым ценностям, автор этих строк, ссылаясь на указанную доктрину, рассматривал её именно с учётом прав отдельного индивида. Позволю себе процитировать самого себя: "...любое изменение территории, на которую распространяется суверенитет испанской политической нации, является вопросом, затрагивающим интересы всей нации и каждого гражданина в отдельности (уже хотя бы потому, что изменяется территория, на которой действуют его политические права)". "Общественный договор", на который ссылается Скобов, действительно существует, но это не двусторонний договор между двумя группами, испанцами и каталонцами, а многосторонний договор между всеми гражданами Испании. Соответственно, пересмотр этого договора может осуществляться только всеми гражданами Испании совместно (непосредственно — через общеиспанский референдум — или их уполномоченными представителями в общеиспанском парламенте).
Можно привести такую, пусть грубую, но хорошо иллюстрирующую суть проблемы, аналогию. Предположим, существует некое акционерное общество. У этого акционерного общества есть имущество: заводы, офисы, сырьё и т. п. Отдельный акционер, владеющий, допустим, одним процентом акций, не имеет каких-либо специфических прав на некое конкретное имущество этого акционерного общества, но он имеет определённые права в отношении всего акционерного общества в целом, в том числе, право на получение своей доли от прибыли, получаемой в результате использования всего имущества акционерного общества. Предположим теперь, что некая группа акционеров, обладающая в совокупности, скажем, пятнадцатью процентами акций, захочет в одностороннем порядке покинуть общество, получив в свою собственность один из принадлежащих обществу заводов. Допустимо ли такое отделение? Разумеется, нет. И дело здесь вовсе не в том, что нарушаются права акционерного общества как "надличностной структуры". Акционерное общество, разумеется, обладает правами юридического лица, но надо понимать, что юридическое лицо — это правовая фикция, созданная законодателем для решения определённых прикладных задач, поэтому все права, которыми такое акционерное общество обладает, производны от прав акционеров. Именно права акционеров будут нарушены в результате такого одностороннего отделения, ведь утрата одного из заводов может привести к тому, что общество не сможет далее полноценно осуществлять свою деятельность, его прибыль упадёт или вовсе сменится убытком, а значит, понесут потери конкретные акционеры. Конечно, акционерное общество может разделиться на два или несколько новых обществ, в реальной жизни такое происходит сплошь и рядом, но решение о таком разделении могут принимать лишь все его акционеры совместно на общем собрании.
То же и с сецессией. Каждый гражданин Испании обладает определёнными правами, распространяющимися на всю территорию Испании: он вправе свободно перемещаться по ней, селиться, где ему заблагорассудится, участвовать в избранной им себе для проживания местности в выборах в органы местного самоуправления и т.п. Нет нужды рассматривать государство в качестве "суперличности" (в чём упрекает меня мой оппонент, и чего я никогда не делал) чтобы увидеть, что одностороннее отделение Каталонии от Испании приведёт к тому, что права испанских граждан, проживающих за пределами Каталонии, будут урезаны — они уже не смогут пользоваться этими правами на территории Каталонии. Более того, права тех, кто проживает в Каталонии, также будут урезаны, так как теперь они не смогут пользоваться ими в остальной Испании. Понятно, что голосовавшие на референдуме за отделение сами сознательно отказывались от этих прав ради независимости, но есть ведь и другие, отказавшиеся участвовать в референдуме (возможно, потому что справедливо считали его нелегитимным), их права будут урезаны без их на то согласия. А эти неголосовавшие составляют большинство населения Каталонии, и я сомневаюсь, что среди них найдётся много сторонников отделения.
Сходный характер носят и наши разногласия с уважаемым Евгением Ихловым, который утверждает, что право на сецессию относится к числу естественных прав. Проблема с этим утверждением та же, что и с позицией Александра Скобова: признать право на сецессию естественным правом означает признать, что носители этого права, которыми, по определению, могут быть только группы, обладают самостоятельной субъектностью, что их субъектность не является производной от субъектности их членов. В предыдущих текстах, посвящённых проблеме самоопределения, я неоднократно ссылался на "американский прецедент", утверждая, что Отцы-основатели США, стремясь обосновать разрыв политических связей с метрополией, говорили не о праве на сецессию, а о праве на восстание, имеющим принципиально иную природу.
Авторы Декларации независимости США апеллировали именно к естественным правам, но в их понимании эти естественные права, среди которых они называли права на жизнь, свободу и стремление к счастью, были правами индивидуальными. Что касается коллективного права на восстание, то оно в логике Декларации независимости носило производный характер, будучи, по сути своей, средством защиты индивидуальных естественных прав от нарушений со стороны тиранической власти. Более того, право на восстание является коллективным лишь в том смысле, что наиболее эффективным способом его реализации являются именно коллективные усилия, однако субъектами-носителями этого права всё равно являются отдельные индивиды. В принципе, акт сопротивления тиранической власти вполне может носить индивидуальный характер, будь то одиночный пикет или, если воспользоваться примером, который приводит сам Евгений Ихлов, покушение на "законно избранного" Гитлера. Просто, повторюсь, коллективное сопротивление тирании, как правило, более эффективно, нежели индивидуальное.
Наконец, я не могу обойти стороной ещё одно утверждение Александра Скобова, сделанное с прогрессистских позиций. "Глобализация неизбежно ведет к преодолению "национального суверенитета" в его "вестфальском" понимании... Это объективный процесс, который идет и будет идти, независимо от нашей воли", — пишет мой оппонент.
Ранее мне уже доводилось критиковать прогрессизм как концепцию, предполагающую наличие некоего объективно заданного и независящего от воли людей вектора развития истории и, как правило, обосновывающую желательность ускорения движения в данном направлении. Не буду сейчас повторять эту критику полностью, приведу лишь центральный свой довод: "Прогрессисты игнорируют тот простой факт, что человек — существо, наделённое свободой воли, а значит человеческое общество не может иметь некоего раз и навсегда предначертанного пути развития, поскольку тот путь, по которому человечество в действительности продвигается в будущее, зависит от множества решений, ежедневно принимаемых множеством людей, обладающих, как было сказано, свободой воли. Можно говорить о наличии некоторых закономерностей в функционировании отдельных социальных организмов и даже строить на базе этих закономерностей прогнозы с достаточно высокой вероятностью их реализации (например, наблюдая на ранних стадиях развития путинского режима за тем, как он выстраивает собственную легитимность, апеллируя к советской державной мифологии, можно было обоснованно предполагать, что однажды этот режим в силу собственной внутренней логики предпримет агрессивные попытки восстановить СССР хотя бы в усечённом виде), однако утверждать, будто существует некий универсальный принцип, определяющий вектор развития всего человечества, столь же абсурдно, как претендовать на открытие философского камня, способного превращать свинец в золото".
Строго говоря, в данном вопросе противостояние консерваторов и прогрессистов — это вновь противостояние индивидуалистов, признающих свободу воли и первичную субъектность индивида, и коллективистов, в глазах которых субъектностью обладает группа. В случае с прогрессизмом коллективизм оказывается доведённым до своего логического завершения, так как в качестве первичного субъекта он рассматривает человечество в целом, "железные законы" развития которого, по мнению прогрессиста, аннулируют самостоятельные волевые устремления миллиардов индивидов.
Есть ещё одна линия "идеологического водораздела" между консерваторами и прогрессистами. Консерватор смиренно признаёт, что человеческая природа несовершенна и, по большому счёту, неизменяема. Помню, во времена своей советской юности, читая научно-фантастические произведения Ивана Ефремова, я принимал как должное предположение о том, что однажды человек полетит к звёздам (пусть сегодня это недостижимо, но, в принципе, развитие науки и техники может однажды сделать это возможным), но нарисованный им образ человека из коммунистического будущего уже тогда виделся мне абсолютно недостижимой утопией. Тогда я ещё не понимал, что это говорил во мне мой врождённый консерватизм. Именно потому, что консерваторы осознают несовершенство и неизменяемость человеческой природы, консерватизм такое большое значение придаёт институтам гражданского общества, таким, как церковь, семья, всевозможные гражданские ассоциации, которые, с одной стороны, способствуют удовлетворению различных потребностей человека, а с другой, сдерживают проявления негативных аспектов человеческой природы и, напротив, поощряют проявление позитивных её аспектов.
В отличие от консерваторов, прогрессисты, напротив, убеждены, что человеческая природа может быть изменена. Столкнувшись же с её неизменяемостью на практике, они, как правило, стремятся изменить её силой. Отрицание человеческой природы неизменно ведёт к насилию над ней, именно поэтому самые кровавые режимы в истории человечества были созданы прогрессистами. Библейское предание о Вавилонской башне — это предостережение против подобных утопических попыток, неизменно оборачивающихся катастрофами.
Но вернёмся к вопросу о самоопределении. Будучи последовательным консерватором, я признаю несовершенство существующей системы национальных государств и границ между ними, а также то обстоятельство, что далеко не всегда эти границы являются результатом добровольного волеизъявления. Важно, однако, отдавать себе отчёт в том, что и здесь абсолютное совершенство не представляется достижимым, поскольку несовершенство политических структур является отражением вышеупомянутого несовершенства человеческой природы. Как я уже писал прежде, это не означает, что вовсе не следует стремиться улучшить мир, это означает, что задача "не сделать хуже" должна предшествовать задаче "сделать лучше".
Даже сам Александр Скобов косвенно признаёт, что мои опасения, как бы мир не погрузился в кровавый хаос в результате последовательного и всеобъемлющего претворения в жизнь права на сецессию, не лишены оснований, когда предлагает дополнить это право тем, что он называет защитой "от жульнического использования третьими "откровенно заинтересованными государствами, чьи недобросовестные действия зачастую и приводили к возникновению сепаратистских образований, будучи, по сути, формой агрессии" (о чем справедливо пишет Виктор Александров)". Однако возможность вмешательства третьих сил — лишь одна, причём, возможно, не самая серьёзная из проблем, связанных с сецессией. Основная проблема в другом: если мы будем последовательными индивидуалистами, то есть признаем, что субъектность всякой общности вторична и производна от субъектности составляющих её индивидов, мы неизбежно должны будем признать, что число общностей, которые потенциально могут образовать несколько миллиардов людей, стремится к бесконечности. За какими из этих общностей следует признать право на государственность, а за какими — нет? Какой бы ответ на этот вопрос мы ни дали, недовольных этим ответом наверняка будет больше, нежели удовлетворённых.
Проблема "национального развода" кажется простой только тому, кто рассматривает её как проблему сугубо двусторонних отношений между двумя общностями людей. В действительности же, как было продемонстрировано выше, эти отношения всегда многосубъектны и многоплановы. Из истории нам известно, что почти любая борьба за сецессию — это не только борьба между сепаратистским регионом и "центром", но и борьба внутри самого сепаратистского региона между сепаратистами и лоялистами. Зачастую, в таком сепаратистском регионе есть свои меньшинства, которые, в случае обретения регионом независимости, сами, в свою очередь, могут счесть собственные права на национальную независимость нарушенными. И это лишь малая часть проблем, связанных с сецессией.
Из вышесказанного с неизбежностью следует, что любая попытка перейти от декларирования права на сецессию как абстрактного идеала к выработке конкретного механизма его реализации будет иметь своим результатом систему худшую, нежели та, что мы имеем сегодня, которая допускает изменение территории существующего государства лишь с его согласия. Разумному человеку должно быть очевидно, что лучше иметь несовершенную, но худо-бедно работающую систему международных отношений и постепенно, шаг за шагом, работать над устранением её недостатков, чем, соблазнившись пением сладкоголосых прогрессистских сирен, начать строить очередную оторванную от реальности утопию, грозящую обернуться кровавой катастрофой.
