Бывший политзек Леша Полихович написал текст про сакральный статус кота в тюрьмах и на зонах. Действительно, мусор - это пёс, а арестант - это кот.
Я этот текст прочитал, и вспомнилось, как мне самому в Бутырке через "дорогу" (систему межкамерной связи) передавали в камеру кота.
Я сидел тогда в спецблоке на первом этаже (так называемый "малый спец"), это маленькая шестиместная камера. Над нами была большая общая хата на 20 шконарей. Я постоянно поддерживал связь с дорожником с той хаты, длинными бутырскими ночами мы обменивались малявами друг с другом. Однажды вечером я получил маляву с вопросом: "Тебе нужен кот?" Я даже не сразу понял, что речь идет о ЖИВОМ коте. Конечно нужен, еще бы! Дорожник было начал меня уговаривать - мол, кот аккуратный, писает на тряпку, кушает хлеб. Но меня уговаривать не нужно, я люблю котов. Выяснилось, что в их огромной общей камере в качестве блаткомитета утвердились какие-то закавказские наркоманы, не жаловавшие камерного кота - в частности, они подпалили ему зажигалкой усы. А покровитель кота давно уехал на этап.
Вот. И через некоторое время мне приходит из верхней камеры предупреждение: "Идет живой груз!". Я тяну на себя веревку "дороги". "Дорога" идет тяжело, я стараюсь действовать максимально аккуратно, чтобы кот не поранился о древние обломанные кирпичи бутырских стен. Наконец через внешнюю оконную решетку затягиваю в камеру "кишку" - сшитый из простыни мешочек, привязанный за конца к тросу "дороги".Торжествуя, с колотящимся сердцем, открываю. Из "кишки" на меня смотрят два огромных черных испуганных блюдца. Ликуя, вытаскиваю кота: впервые за полтора года держу в руках теплое мохнатое существо.
Сокамерник Вася (алкаш-нищеброд, заехавший в Бутырку перезимовать, он специально для этого украл бутылку коньяка) что-то жалобное проскулили типа: "Куда мы его денем" . Я ему говорю: "Заткнись а то я сейчас тебя вместо кота по "дороге" вверх отправлю"
Кот с оплавленными усами жил с нами несколько недель, спал у меня на шконке, ел лучшую тушенку из тюремного магазина, иногда часами не слезал у меня с рук. Во время ритуальных утренних проверок бутырские мусора его не трогали - мусора были наши, прикормленные. Мусорская коррупция - союзник арестанта, знайте это. Без коррупции в современной российской тюрьме был бы почти Аушвиц.
А однажды в Бутырку залетела проверка из управления ФСИН. Тотальные шмоны, вытряхивание нехитрых зэковских пожиток на продол из камер. Простыни-занавески с сортиров - срывали. Срите, мол, так, чтобы гражданин начальник в глазок камеры видел. Пластиковые стаканчики из-под роллтонов - долой. Пейте, суки, чай из металлических кружек. Ну и так далее. Разумеется, жертвой мусорья стал мой кот тоже. "Он тут жить не будет!" - орала краснорожая харя, вытаращив белые шары глаз. Несмотря на наше сопротивление кота выкинули на продол, и он убежал, напуганный, прижав уши.
Я сутки погоревал, а потом ночью ловлю по "дороге" маляву сверху: "Встречай кота". Выяснилось, что кот убежал на второй этаж, и там его зэки затянули обратно в камеру. В общем, кот ко мне вернулся. Но потом, где-то через месяц, я уехал на очередное судебное заседание. В мое отсутствие опять была проверка из управления, кота опять выкинули. Больше он уже не возвращался - говорят, бедолага счел за лучшее обосноваться в районе тюремного пищеблока.
Потом, уже незадолго перед освобождением, у меня был еще один кот. Точнее серенький котенок. Я тогда уже сидел в камере №125. Котенок бродил по продолу - уж не знаю, откуда он взялся на нашем этаже. Я его затянул во время проверки, и он жил у меня. В августе 2008 года мне уже нужно было освобождаться - на зону меня оправить не успевали, я уходил по звонку из СИЗО, не очень частный случай. И это было странное чувство. Все ближе свобода, вот он уже, гул метро "Новослободская", вот уже скоро поцелуи любимой девушки и бодрое скандирование соратников, огонь алкоголя в горле и возрождающаяся жизнь. Но ночью на меня смотрели маленькие глазки существа, нашедшего единственного друга. И этого друга терявшего.
Несколько дней перед освобождением я мучился. Хотел забрать котенка с собой на волю, но боялся, что в ходе неизбежного шмона на выходе его отберут и он останется в гулких помещениях сборных отделений и в коридорах - один и без пищи. В камере ему хотя бы была гарантирована еда. Так я терзался сутками. "А может взять? Вдруг удастся вынести? А если не удастся? Тут у кота синица в лапах!"
И я его не взял с собой в теплое и шумное вольное лето 2008. А он чувствовал, что я его не возьму, сидел на моей шконке, уткнув нос в лапы. Никогда себе не прощу.
Возможно, многие проблемы, случившиеся у меня вскоре после освобождения, были связаны с тем, что боги обиделись на меня за трусость и предательство друга. Я этого не исключаю.
! Орфография и стилистика автора сохранены
