Бывший фигурант "болотного дела" Александр Марголин покинул колонию около недели назад. "Словно и не было этих трех лет", — обронил "узник 6 мая", впервые за эти годы расплачиваясь на кассе кафе в первый день свободы. У дверей ИК его встретили жена, отец и друзья. Дома ждали мама и две дочки. Александр признается: он не испытывает растерянности и у него нет ощущения, что Москва сильно изменилась."Странно, куда бы я ни зашел, почему-то кажется, что кругом много знакомых лиц", — замечает он.
Александр в ходе "болотного дела" признал — он ударил полицейского. Но свои действия политзаключенный считал самозащитой — на его глазах два часа избивали людей и "потерпевший" по его эпизоду прямо перед ним напал на мужчину. В итоге того человека не задержали, он избежал дальнейшего насилия.
Жизнь в колонии нельзя сравнивать с жизнью на воле, как нельзя считать заключенных срезом общества, уверен Марголин. И все-таки по тюремной системе можно не так мало узнать о стране. Как жить всем вместе, чем опасен бунт и за что стоит бороться, читайте в интервью Каспаров.Ru.
Какие у вас самые яркие впечатления за первую неделю на свободе?
Самые яркие, конечно, встреча с семьей. Тут и спорить нечего. Увидеть маму и обнять ее — это самое главное.
Какие у вас планы на ближайшее время?
Надо себя привести в порядок с точки зрения медицины и наконец-то начать работать.
Вы собираетесь вернуться в издательский бизнес (до ареста Марголин работал замдиректора по экономике издательского дома "Медиацентр — АРТ" — прим. Каспаров.Ru)?
Моя сфера, судя по всему, заканчивает существование. И кормиться этим практически невозможно. Поживем — увидим. Какие-то наработки у меня есть. Но пока я не готов говорить, что нечто готовое у меня уже в кармане.
Трудно ли возвращаться к жизни на свободе?
Я как будто вчера вышел из 20-го февраля 2013-го (в этот день Марголин был задержан по "болотному делу" — прим. Каспаров.Ru). Я не заметил за собой, чтобы я что-то забыл, чего-то пугался. Абсолютно ничего такого. Дети выросли, родители, конечно, не молодеют. Но это понятно.
Я очень легко вернулся в эту жизнь за исключением того, что у меня нет работы и машины, которая так и осталась в Следственном комитете.
Ну и, конечно же, в эти три года я профессионально не рос и много что утратил.
Я даже жалею, что нет какой-то эйфории.
Изменило ли вас заключение?
Наверное, я изменился. Потому что три года в такой обстановке, конечно, не могут не повлиять на человека. Но я пока этого не чувствую, и меня это немного волнует — возможно, что проблемы глубже, чем кажутся.
Поменялись ли ваши политические взгляды?
Они не были до конца оформлены до ареста, да и потом серьезного формирования не шло. Но, наблюдая контингент в колонии, который выйдет через год-другой, я задумался: вот они, избиратели. Как они могут избирать, если и про себя-то мало что понимают, я уж не говорю про восьмой столб таблицы умножения. Но что поделать.
Избирательное право у нас по закону, значит нужно этот принцип соблюдать. Хотя законы можно изменить и предъявлять хоть какие-то требования к пришедшим голосовать.
А в целом политика вас по-прежнему интересует?
Хотите — не хотите, политика все равно в жизни есть. Другое дело, что у меня до августа "освобождения от физкультуры", как я обычно говорю в таких случаях (освобождение по УДО предполагает испытательный срок до конца назначенного судом заключения — прим. Каспаров.Ru). Что-то серьезное я делать не собираюсь, да и вообще, заниматься политикой — это не мое. На митинги я ходил по совсем другим причинам.
По каким?
Затрагивались мои права.
За права надо бороться. Если вы не боретесь за свои права, значит вы их недостойны.
Я считал, что с декабря 2011 года мои права нарушались (4 декабря 2011 года состоялись выборы в Госдуму, в ходе которых была отмечена масса нарушений — прим. Каспаров.Ru). Я высказывал свое отношение к этому, участвуя в мирных демонстрациях. А что потом нас стал избивать ОМОН, так это вопрос не ко мне, а к ОМОНу.
А как вы сейчас оцениваете массовые митинги? Правильный ли это способ взаимодействия с властью?
Наша страна уникальна в том смысле, что мы лишены возможности переворотов, революций и так далее. У нас очень большая территория, есть ядреное оружие. Поэтому никакой серьезной конфронтации здесь не должно быть в принципе — это опасный дестабилизирующий фактор. Во что может вылиться какое-то вооруженное противостояние, даже представить страшно.
Так или иначе мы должны приходить к компромиссу. Это как в камере в СИЗО: хотите — не хотите, вы с этими людьми будете 24 часа в сутки. Хотите — не хотите, вы с ними должны общаться. Хотите — не хотите, вы должны договариваться, как вы будете существовать вместе.
Я считаю, что никакого насилия не должно быть. Я был рад, что митинги мирные. Я был рад, что движение 2011-2012 годов объединяло очень разные политические силы, от "Солидарности" до националистов. Это показывало, что недовольны практически все слои общества. Очень хорошо, что у движения не было лидеров. Их отсутствие давало возможность консолидироваться. Да, конечно, у всех своя тропинка, но мы должны были решить общую задачу — чтобы все были допущены к политической деятельности. Нельзя отсекать кого-то, потому что часть населения остается без своих представителей.
А вот когда власть придет к мысли, что нужно договариваться и должны быть какие-то подвижки, я не знаю.
Конечно, когда вопрос не решается терапией, его могут попытаться решить хирургией. Но такое реально никому не нужно.
Я стопроцентно за терапию, за постепенность и эволюцию. Да, какие-то вещи в управлении надо менять резко: судебную, выборную систему, правовые отношения с бизнесом. Но достигаются такие реформы совсем не через силовое противостояние, а через диалог.
А как вы относитесь к теории малых дел? Может быть, митинги — не лучший способ что-то изменить, и нужно скорее стараться подменить государство в конкретных вопросах, где оно неэффективно?
Есть такой фильм — "Фонтан". Стоял дом, разваливался, и был начальник ЖЭКа, который старался, чтобы здание чинили при помощи подручных средств, подпирали крышу и так далее.
Там есть замечательная сцена: в доме отключились вода и свет, герои сидят у ворюги-управдома, и тот говорит начальнику ЖЭКа: "Если бы не ты, дом бы давно рухнул и стали бы жить по-новому, по-человечески!" Но тут встает вопрос: если дом рухнет, как себя будут чувствовать люди, которые не могут из него выбраться?
Да, следующие поколения, возможно, будут жить лучше. Но те, кто сейчас живут в этом доме и не могут изменить свое существование, как они будут жить? А ведь таких людей у нас довольно много.
Малые дела, с одной стороны, консервируют существующую ситуацию, поддерживают ее. А с другой — дают кому-то возможность выжить. Это "вопрос Чулпан Хаматовой": можно ли поддержать власть ради своего хосписа. Если человек заботится о конкретных больных, он сделает все, чтобы они жили. Это ситуация заложника, психологический вопрос. Конечно, если у человека нет возможности заниматься политической деятельностью, пусть лучше занимается малыми делами — это будет для него какой-то разрядкой, а всем остальным принесет огромную пользу.
А можно ли организовать выживание, если произойдут какие-то серьезные изменения, я не знаю. Для меня как для специалиста по организации это вопрос в современных условиях трудноразрешимый. Очень мало осталось ресурсов. А вот если бы все происходило в тучные годы, если бы что-то начали менять в 2011 году, к этому кризису все бы успели сделать.
С другой стороны, пример НЭПа показывает, что ничего невозможного нет. Вот только общество должно объединяться не вокруг ненависти к врагам, а вокруг позитивно-конструктивной идеи.
Как ваша семья относилась к тому, что вы ходили на митинги? Как вы и ваши близкие объясняли дочкам, что произошло?
О том, что я ходил на митинги, родители знали. Отец тоже со мной ходил. Но большинство моих родных не знали даже о том, что я отсидел сутки в 2011 году (Марголина осудили на 10 суток административного ареста после митинга на Чистых прудах в декабре 2011 года — прим. Каспаров.Ru). В курсе были только сестра и жена, всем остальным преподнесли легенду, что я уехал в Милан на футбол.
Когда меня арестовали, дочкам дали понять, что я надолго. Я им объяснил, когда уходил. Всерьез мы о политике не говорили. Они живут своей замечательной детской жизнью, и должны в ней оставаться, — я так тогда считал. Сейчас они, конечно, повзрослели.
Задавали ли они вам вопросы о том, зачем вы выходили на митинги, почему вас судили?
У нас были небольшие разговоры на эту тему, но серьезных бесед, что и как, не было.
Они сами понимают, зачем и почему. Льщу себе, что это результат воспитания. Но, надо отдать должное, девочки умные и сами во многом разбираются.
Когда вы были в колонии, как другие заключенные относились к тому, что вы сидите по политическому делу? Вызывало ли это интерес?
Это в какой-то степени напоминало зоопарк. Будто появилась какая-то невиданная зверушка. Но тут свою роль играет не только дело, но и образование. Людям интересно пообщаться с кем-то, кто умеет связывать слова. Однако какого-то запредельного любопытства нет. Был определенный ажиотаж, когда по НТВ про нас фильм показывали. Но тут причина скорее другая: "Ух ты, в телевизоре знакомые люди".
А вообще людей в колонии политика интересует?
Учитывая, что с людьми делает телевизор, о политике, конечно, говорят много. Но это все кухонные споры низкого пошиба на уровне "мы крутые, весь мир отстой".
У большинства нет даже базового образования, поэтому уровень соответствующий. Конечно, все знают, что цены поднялись, происходят другие неприятные вещи, но причины и следствие они не связывают. И, если говорить откровенно, у людей в голове может одновременно находиться три и более взаимоисключающих гипотезы по связанным между собой вопросам, и они между собой не конфликтуют, потому что не встречаются. Но в целом там другим озабочены: где достать сигареты или чай, что с едой, будут ли серьезно шмонать барак. Телевизор смотрят в плане развлечения.
Что вас поддерживало, помогало оставаться в интеллектуальной форме?
Два года я провел в СИЗО. Сначала на "Воднике" было очень тяжело, практически не с кем было общаться. Первое время в той же камере сидел парнишка, увлекавшийся шахматами — играли. Книжки помогали. Поддерживали домашние. Письма поддерживали. Они шли неимоверным потоком. Я очень благодарен всем, кто писал нам письма, переправлял их. Это большое дело! Кроме того, были публикации о нас. Я не чувствовал себя брошенным.
В "Бутырке" ребята были поумнее, можно было с кем-то поговорить, о чем-то узнать. Читать иногда получалось, иногда — нет. К сожалению, в тюрьме очень быстро теряется концентрация, потому что вам все время нужно слушать, что происходит вокруг. Где-то что-то хлопнуло, я уж не говорю про разговоры в камере — от этого много что зависит.
Конечно, бывали периоды, когда я читал запоями. Под конец пребывания в СИЗО я уже много готовился к судам. Иногда нападала апатия, и просто ничего не хотелось.
Конечно, я малоэффективно провел эти три года. В СИЗО нужна очень большая требовательность к себе. Можно было быть более собранным, что-то я упустил и по этой причине.
Многие освободившиеся "узники болотной" рассказывали, что в СИЗО люди такие же, как на воле, а в колонии уже другой контингент. Действительно люди в изоляторе и в колонии разные?
Андрей с Лешей провели все время в большом специзоляторе "Бутырки". Там сидит много "экономистов" (люди, привлеченные по экономическим статьям — прим. Каспаров.Ru). Серьезные такие ребята, интересные. В лагере таких людей очень мало. Получается, что всерьез поговорить в колонии можно с единицами. Конечно, в СИЗО с общением с точки зрения его качества было лучше. Но там вы взаимодействуете с очень ограниченным количеством людей. Там нет возможности общаться в группе 20-30 человек, отказаться от общения с кем-то. Вы просыпаетесь — рядом три человека, и дальше они 24 часа в сутки с вами.
Но так было потому, что в СИЗО сидели на "спеце". Если бы были в общих хатах (общая камера СИЗО, рассчитанная на 30 человек, по факту в ней часто содержатся больше арестантов — прим. Каспаров.Ru), получилось бы так же, как в колонии. Может быть, даже хуже.
Какие условия были в вашей колонии? Бывшие "узники Болотной" очень по-разному описывали свой опыт. Артем Савелов говорил об очень тяжелых вещах, Алексей Полихович, по его словам, ни с чем особенно ужасным не сталкивался.
Это зависит от того, что человек ждет. Зачастую проблема может быть в плохом соседстве. Ну попался какой-то кровожадный человек, который будет дергать, и будет некомфортно. Я не скажу, что там какая-то гуманитарная катастрофа. Если говорить о каких-то бытовых условиях, питании — все в целом нормально.
Совершенно спокойно можно на баланде как-то "тарахтеть". Конечно, это то еще существование, но как-то поддерживать силы можно.
Но опять же нужно учитывать, что в заключении в основном находятся люди не очень здоровые. Больше половины по 228-й статье, а это, как правило, подразумевает букет заболеваний — гепатит, ВИЧ и так далее.
Если говорить о том же общении с сотрудниками ФСИН, тоже не скажу, что было как-то особенно тяжело. У меня проблем не возникало. Но мне, когда я попал в СИЗО, было сорок с лишним. В лагере мне было уже 43. Когда основное обращение — "Старый", это значит, что в основном сидят люди младше вас. Когда человек в возрасте, по тюремным понятиям отношение к нему иное, в том числе и со стороны сотрудников колонии, ну и, конечно, статья тоже сказывалась.
Плюс люди чувствуют, когда в голове у другого что-то есть. Это тоже влияет на отношение. Кто-то стремится что-то узнать, кого-то это раздражает. Но в основном стараются не проявлять агрессию.
Много ли, по вашим наблюдениям, в СИЗО и в колонии невиновных?
Очень многие сидят не за свое. В основном люди говорят о том, что определенные действия не должны караться. Например, в других странах какое-то количество наркотиков не считается преступлением. Или что им навесили лишних эпизодов, к которым они не имеют отношения. Но определенный процент невиновных, конечно, есть. Особенно по экономическим статьям, когда людей сажают просто чтобы освободить под кого-то место, отжать бизнес. Но поймите — я же слышал только то, что человек считал нужным рассказать.
Люди в колонии и СИЗО сильно отличаются от общества в целом?
Конечно. Первая камера у меня была на восемь человек. Семеро из них по 228-й статье ("Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств" — прим. Каспаров.Ru). Очень большая ошибка — считать, что тюрьма — это срез общества. Поэтому должны быть специальные методики восстановления личности.
Какие?
Меня на освобождение позвали где-то в 9:40, в 10:02 я был уже за воротами. За это время я вряд ли мог пройти какую-то ресоциализацию.
Прежде чем человека выпускать на волю, он должен какую-то часть срока провести в других условиях, нужна реальная помощь специалистов, а не тех психологов, что там есть, носят погоны и пишут в характеристиках ахинею.
Моим подельникам, ребятам далеко не глупым, у которых не разорваны социальные связи, и то было тяжело. А что говорить, если выходит человек, которого все бросили? Работы у него нет, зачастую негде жить, и он всего боится. Какой у него будет следующий шаг? Снятие депрессии известным способом. После чего он так или иначе возвратится обратно. Чтобы такого не произошло, с ним нужно работать, готовить его к вольной жизни.
